Дети в храме: как приходят и почему уходят

Дети в храме — как прекрасно! Какая надежда на возрождение веры в нашей стране! И при всем при этом — какая ответственность… Автор статьи, которую мы публикуем сегодня, рассуждает о том, почему наши дети, вырастая, уходят из Церкви. И дает вполне однозначный ответ.

Что может быть трогательней картины, когда в церковь входит ребенок, держа мать или отца за руку и старательно крестясь? Что может быть умилительней молодых родителей (обычно младенца держит отец: на его лице читается и гордость, и ответственность, и любовь), которые понимают друг друга с полувзгляда и являют со своим крошечным чадом целостную картину удивительной гармонии? Как радует взгляд вереница деток около Чаши перед Причастием Святых Христовых Таин — вот оно, воплощение слов Христа: пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное (Мф. 19, 14).

Но на второй и третий взгляд трогательные и умилительные чувства уступают место вопросам: «Почему в притворе постоянно стоит гомон? Почему весь стол для записок усыпан исчирканными бумажками? Почему ребенок из притвора к родителю, стоящему в храме, проходит не тихим, спокойным шагом, а бегом, иногда расталкивая взрослых на пути и не обращая внимания на богослужение? Почему снятие огарков с подсвечников занимает его гораздо больше, чем то, что происходит вокруг?».

Полагаю, что первый ответ на это будет: «Ну это же дети… Они не могут стоять долго, они не понимают, им трудно объяснить…». На самом же деле, ответы на вопрос, почему дети ведут себя в церкви так же, как на детской площадке, надо искать в поведении взрослых, в их собственном отношении к богослужению и взаимоотношениях с детьми.

Да, многим малышам трудно выстоять всю Литургию. У меня у самой такой сын был в его уже, увы, минувшем детстве. В первые годы жизни он, в силу характера и своих частых болезней, не выдерживал Литургии, и я приводила его ближе к Причастию, оставаясь потом до конца службы. Постепенно приходила всё раньше и раньше. Непросто было и научить его вести себя в храме.

Когда я задумалась, как мне быть, то оглянулась по сторонам, наблюдая за приходскими мамами, и обратила внимание на одну из наших семей, в которой тогда было двое подросших детей и один младенец (сейчас же в семье пятеро деток). Мама и папа держали ребятишек около себя: папа — сына, мама — дочь, малышка была тоже у матери на руках, и когда начинала беспокоиться, мать выходила с ней на улицу, передавая старшую дочь отцу. Другими словами, дети всё время были под присмотром родителей, это входило у них в обычай. Став старше, эти детки по приобретенной привычке всю службу оставались около отца и матери, в отличие от тех, за кем контроля со стороны старших не было. Когда появились и подросли следующие дети, они тоже держались возле родителей, подражая старшим и следуя родительской воле. Я переняла этот обычай, он очень пригодился мне, когда сын подрос.

По воле обстоятельств наш приход попал в большой собор, куда перевели служить нашего священника,— тут для детей наступило раздолье: книжная лавка с журналами и книжками, которые очень удобно было читать за колонной на скамейке, множество укромных уголков, в которых так сладко было прятаться и болтать о том о сём… Но мне удавалось удержать чадо около себя, потому что начало этому было положено больше половины его жизни назад! Конечно же, никакая дисциплина не поможет, если ребенок не понимает, что происходит во время богослужения, не связывает это с праздниками и постами, не чувствует своего места в нем. Мы обычно уповаем на воскресные школы: мол, там расскажут и научат всему, что надо. Это обычная ошибка современного родителя — переложить свою заботу на другого. Не будет дитя любить службу, если ты сам ее не любишь, не будет читать правило, если ты с ним не читаешь, и не просто не читаешь — если молитва для тебя обязанность, а не любовь. Не будет ребенок помнить праздники, если дома лишь к Рождеству елку купят, а к Пасхе яйца покрасят, если не чувствует, что ты, родитель, сам подтягиваешься во время поста, стараешься, пусть не всегда удачно, и огорчаешься своей слабости и неудаче. Если дитя видит, что ты не читаешь ничего, кроме светских книжек, и для телепередач нет ограничения, невозможно преподать ему никакого урока. Как объяснить ему, что будет завтра на богослужении, если сам об этом имеешь смутное представление? Духовный рост, духовная жизнь невозможна для ребенка, если он не идет по этой жизни вместе с родителем, вслед за ним. Дети в своем раннем возрасте — удивительные существа: столько им открыто, чего мы даже не подозреваем, думая — «он маленький, не понимает».

Помню, как я трехлетнему сыну читала Евангелие перед сном, понемножку, по-церковнославянски, затем по-русски, чтобы было понятно. Однажды он меня остановил: «Не надо по-русски, я понимаю». Не поверила, попросила пересказать раз, другой — правда, он передавал содержание близко к тексту, без перевода! Сейчас у него, у юноши, эта способность утрачена, но тогда — была! И каждый из внимательных родителей может рассказать что-то необычное про своих маленьких детей, об их духовных открытиях. Они распахнуты Богу, и если от тебя идет тепло веры — ребенок обязательно это воспримет.

Ребенок рисует на бумажках для записок потому, что родителей это не возмущает. Он бежит по храму потому, что ни мать, ни отец не видят в этом ничего особенного, хотя и внимают богослужению с прилежанием, как им кажется. Он пренебрежительно относится к старушке, потому что она должна посторониться, давая ему путь к Чаше,— он должен быть первым здесь, а значит, везде и всегда. Девочка отказывается надевать в храм платье, потому что она видит, что для матери — это тоже неповседневный, непривычный костюм. Когда мы не холодны и не горячи, станут ли наши дети, такие же теплохладные, как и мы, Божьим народом?

11 января был день памяти 14 тысяч младенцев, от Ирода в Вифлееме избиенных. И я услышала проповедь, впечатлившую меня: священник говорил о том, что в каждом из нас сидит Ирод — когда мы разливаем спиртное за столом, когда закуриваем, когда обманываем на глазах у детей, мимоходом, казалось бы, по мелочи, когда употребляем неуместные слова и рассказываем сомнительные истории, когда не благоговеем, идя на службу в храм, когда ленимся прочитать вместе с ребенком Евангелие, потому что устали, когда не оберегаем их от житейской грязи («пусть знают, какая жизнь») и во многих других поступках, не откладывающихся даже в нашем сознании,— мы подобно Ироду избиваем младенцев, своих собственных детей.

Нам кажется, что мы много занимаемся детьми: тут и кружки, и языки, и спортивные секции. Но мы забываем о самом главном: каким он будет человеком, какой путь выберет, скажет ли, выросши, вслед за царем Давидом: Мне же прилеплятися Богови благо есть (Пс. 72, 28), или свысока будет рассуждать об устарелых постах и недостатках Церкви. Сами того не замечая, мы прокладываем для детей вектор в сторону от Церкви, потому что в нашей собственной жизни она не занимает всеобъемлющую, главную роль. Мы ничем не готовы пожертвовать Христа ради.

Как тревожный сигнал нашего воспитания — почти полное отсутствие в храмах подростков. Они уходят не потому, что перестают верить Богу,— они перестают верить нам. Как много младенцев и детей — и так редко увидишь подростка. Нам кажется, мир виноват: это он набрасывается и отнимает наших подросших чад, на которых положено столько сил. Однако, чуть-чуть перефразируя знаменитую фразу преподобного Серафима Саровского, можно, наверное, сказать: спасись сам, и детям твоим будет легче спастись.